Сказки Бажова (ИИ)

[Dwalin]

КОНДРАТИЙ ЖОЛТОК

Жил у нас в Полевском старатель один. Имя ему было Кондратий, а прозывался он Жолток, откуда уж ему такое прозвище вышло, про то даже старики не помнили.

И вот, надумал этот Кондратий Жолток добывать у нас в Полевском золотишко. Ну, понятно, не на реку идти, там ишшо в прошлы века все повымыли. В квартиры тоже не шибко полазишь, не во всякой золото-то есть, тут знатье надо.

А вот что Кондратий Жолток удумал. Смастерил себе плашку из какого ни на есть картона, написал на этой плашке, мол, “куплю ордена, там, часы, и протча, но чтоб, чур, в жолтом корпусе”.

Написал эдак-то, тулуп одел и сел в центре города золото добывать. Народишко над им смеется, кто рупь даст, кто сто рублей старыми, а чтоб часы, ордена или протчу - шалишь! Дураков-то у нас в Полевском-Северском немного. Вон в Свердловск поезжай, там на Вайнеровском прииске дураков тыщи. Вишь оно как…

ДЕВЧУШКИН КОЛОДЕЦ

Жил как-то в Медном руднике Какофоня. Хороший горный мастер, рудознатец и маркшейдер. Пошел как-то Какофоня по грибы, увидал девку, да недолго думая за ней кинулся. А девка-то, видать, непростая была - ельником, березником от Какофони улепетыват, да напоследед-то в подземелье какое-то юркнула. Побежал Какофоня за девкой под землю, а она от него. Долго бежал, смотрит - девка исчезла, а прямо на него мчится из темноты поезд. И если бы не подвернулся Какофоне чугунный люк между рельсов - погубила бы его Медной горы Хозяйка.

МАХОНЬКИЕ ЗВЕЗДОЧКИ

Стоял у нас в Полевском батальон строительных солдатиков.

Вот как-то сидят солдатики вечером у костерка, похлебку варят, бражкой рот полощут, травкой попыхивают, вечеряют, словом. Вдруг выходит к ихнему огоньку прапорщик. Сам зеленый, глаза голубые, а на погонах золотые звездочки поблескивают ма-а-ахонькие! Как глянул он на солдатиков, у них мороз по коже, засуетились, подворотнички поправляют, кителя-гимнастерки под ремень запихивают.

А прапорщик повернулся через лево плечо и пошел посередь поля прямиком к старому столбу.

Идет он так-то, а видят солдатики, что шаг у него нечеловеческий. Ежели простому гражданскому человеку рядом с ним бежать, то на один его шаг надо четыре твоих сделать! Отшагал чудо-прапорщик сто шагов, остановился, обернулся опять через лево плечо, ногу приставил и молвит: “Ну что, приметили? Вот до сих пор и копайте. Да смотрите, чтоб в полный профиль траншея была!”

Скомандовал так-то, да и пропал! Стали солдатики копать, где он велел, и вскоре построился на том месте цельный военный городок. А не будь того прапорщика, кто знат, может и по сю пору солдатики-то у костерка бы сидели да бражку кушали!

ДЕДУШКИН ОБУШОК

Жил в Полевском старичок один. Камнерезным делом промышлял. Резал, стало быть, из яшмы-агата, да змеевика-сердолика разную каменную поделку. Что хошь мог из камня изладить, хошь пуговку, а хошь плиту надгробную с веселеньким узором.

Ну и как-то раз под вечер заходят в дедушкину избушку трое, все в кожаном пальто, глаза у их горят как у кошек, а сбоку у кажного, стало быть, левольверт прилажен. “Ты, - говорят, - дедушко из каменьев народных, из малахита-изумруда, народной кровью политого, всякую ерунду точишь? Пуговки, там, плиты надгробны и протча?”

Старичок старый, а сразу смекнул, что это новы Хозяева Медной горы к нему припожаловали. “Нету, - говорит имям, - сынки. Опечатка у вас вышла, отродясь я никакого камня в руках не дярживал!”

Робята кожаны-то, слышь-ко, смеются над им. “Собирайся, - говорят, - дедушко, пора тебе пришла в тюрме лет двадцать посидеть за разбазаривание народного пролетарского булыжника!”

Видит дедушко - делать нечего. “Не обессудьте, - молвит, - сынки, придется мне вас тово… огорчить!” И быстрехонько всю троицу топориком-то и угваздал!

Наши-то заводские долго потом смеялись. А дедушка этого всё ж таки упекли в тюрму-то, только не за камушки, а за анекдот про товаришша Сталина.

МЕДНЫЙ ПОЛОЗ

Одно время слух пошел, что на заводе нашем меди видимо-невидимо, и поверху, мол, лежит в бухтах да в самородках, а ежели поглубже копнуть, то и вовсе. Только, мол, ту глубокую медь голой рукой не возьмешь. И сколь старателей за ней охотились - все сгинули.

А мужичонко один - Ванька, по прозванию Коврик, все хвалился, что, мол, он глубоку медь взять сможет, да и не только взять, а в скупку сташшить, а на вырученны деньги пировать, мол, станет со всем заводом.

Вот раз ночью сидит этот Ванька Коврик у костерка, недалеко от подстанции заводской, ну сразу за оврагом, где грибы да бутылки берем летом. Меди уж набрал порядочно, да все мелочь - катанка, кусок анода да обрезь всяка. И тут выходит к Ванькиному костерку мужичок. Одет неброско - телогрейка, штаны, лицом похож на электрика нашего - Кукуева. И видит Ванька, обут мужичок в валенки с резиновыми чунями. А на плече у его огромный моток медного провода, тыщ на пятьсот-шестьсот.

Ванька сразу смекнул - Медный Полоз в гости к нему пожаловал. Ну, понятно, с лаской к нему, мол, выпить-закусить, не желаете ли. Тот молчком выпил, закусил, да и прочь пошел. А Ванька-то и приметил, что пошел он в сторону электроцеха, прямо к старому рубильнику.

Ну, Ванька хвать лопату и айда копать по следу Полоза. И на глубине с полсажени сразу наткнулся на жилу богатимую, да не утерпел вида меди-то, руками за нее схватился, да и сгинул.

Утром другие старатели нашли Ваньку-то, обугленного, след Полоза увидали, по нему до рубильника добрались.

С тех пор меди там, конечно, поубавилось, но говорят, что и сейчас еще можно метров десять найти, только вот рубильник сперва отключить надо.

Вот так-то, а ты говоришь “давай выпьем”!

ЦАРИЦЫНЫ БУКЛИ

Визажисты-то наши, сысертские, завсегда на весь мир гремели. Был, сказывают, такой мастер Фигарев. По этим делам первый. Такие, слышь-ко, поделки из волосьев на затылках да на висках выделывал, что диву дашься: как ему помогло.

Все начальство столичное - цари там всякие, кандидаты в Думу и протчие баре - первым делом в Сысерть к Фигареву ехали. Причу себе навертеть али макияжу на патрет намазать, чтобы, значит, не шибко трескался.

С одним, бывалоча, Фигарев по неделе вожгается, зато уж такой букет на макушке замастырит, что даже коровы да лошади оборачиваются да языками цокают. А на иного поглядит - а у того на башке-то, почитай, уже все готово. Лысина - ни прибавить, ни убавить, все прожилочки видны. Полюбуется Фигарев на узор-то - жалко ему таку красоту портить. Полером только пройдется по головушке да и отпустит царя али депутата восвояси.

Только запала Фигареву одна думка. Дело-то, слышь-ко, в июле было, сено как раз тогда в копешки сгребали, вот Фигарев и решил - изладить голову по копешке.

А тут приехала к нему постригаться королева английская.

- Вот, - говорит, - тебе журнал-аппликация. По этой аппликации сделай мне хаер.

Взял Фигарев расческу малахитову, стал королеве хаер ладить, а сам все про копешку думает. Год проковырялся, но сварганил прическу-то.

Королева, ясно дело, довольная, гулянку по такому случаю устроила, песни поет, пляшет. Выпила, видно, маленько. Собрался на банкет народишко заводской, королевской прической любуется, Фигареву работу нахваливат.

- Ишь ты, - говорят, - из этакой ондатры каку красоту сделал! Одно слово - плэймейт!

Королева тоже смеется:

- Я теперь не только королевой могу робить, а и на сцене в кафе-шантане выступать с таким-то калганом. Спасибо тебе, Данилушко!

А Фигарев смурной сидит, нерадый.

Ну, гости погуляли ишшо немного, да и спать повалились, где кто гулял. Только Данилу-то сна нет и нет. Постоял он над калганом королевским, повздыхал… А потом как вжикнет машинкой по хаеру-то - от затылка и до самого переносья борозду сделал. Плюнул в середку да и выбежал вон.

До первой копны добежал, юркнул в нее, да и пропал. Так с тех пор Данилу Фигарева и найти не могли. Кто говорит, что сгинул он там, а другие говорят, что он по сю пору в копне сидит.

ПРИКАЗЧИКОВА КРЫШКА

Был у нас в Гулёшках приказчик Северьян Растратьич. Ох и лютой - хуже собаки. Кажный день заставлял мужиков на работу выходить! И не было от него мужикам никакого спасения. А не выйдешь на работу, так он, злодей, что удумал - денег не получишь! И наплевать ему, что дома семеро детей малых некормленых, да жена дура, да теща дура, да сам дурак. Так этого приказчика мы, слышь-ко, в семнадцатом году первым к стенке поставили. Как он к нам, так и мы к ему! И поделом тебе, Северьян Растратьич, другой раз не лютуй!